В викторианскую эпоху была сделана попытка воскреситькуртуазную любовь, что превратило дам средних классов общества в слащавыхнедотрог и стражниц морали, чье отвращение к сексу привело ко взрывообразномуросту проституции, к эпидемии венерических заболеваний и моде на мазохизм. Дамы,встревоженные очевидным разгулом порока и невоздержанности, о котором они немогли не слышать даже в своих башнях из слоновой кости, решили, что только они,чистые и высоконравственные, могут направить общество на путь истинный. Онипотребовали и в конце концов получили право голоса. Тем временем развиваласьборьба на другом фронте, направленная на распространение сведений оконтрацепции, которому серьезно препятствовало убеждение моралистов в том, чтоединственной дозволенной формой контрацепции является воздержание. Искусственныйидеал викторианской семьи поддерживался вплоть до XX в. (более эффективно -благодаря усилиям Голливуда, а не стараниям церкви), но публикация исследованийКинси и других ученых, ознакомление с теорией психоанализа и простоэкономическая реальность помогли в конце концов пошатнуть его позиции. Тем неменее он все еще жив, несмотря на протесты против традиционных отношений,выражающиеся в движениях за женское освобождение, за свободу гомосексуализма иза свободный секс, и несмотря на тот факт, что во многих странах равенство половпризнается на законном уровне. Что касается социального уровня, простор длядеятельности еще остается.

       * * *

       Хотя временами может казаться,что XIX в. был бы невозможен без королевы Виктории, этой маленькой тучной дамы вчерном бомбазине, которая так долго царствовала в этом столетии, но всевикторианство нельзя назвать уникальным явлением, принадлежащим только XIX векуи только Британской империи. Даже Китай пострадал от собственной разновидностивикторианства (вызванной как страхом перед западным империализмом, так инеоконфуцианским ханжеством), а в Америке и Германии оно возникло даже раньше,чем в Англии: в Америке - отчасти как порождение пуританства; в Германии - какреакция на политические потрясения и новые веяния XVIII столетия. Немногопозднее Франция, преодолевая шестидесятилетний кризис, предшествовавший 1848году, стала искать личные идеалы, которые могли бы компенсировать политическиеразочарования. А в Англии новый и уже твердо стоящий на ногах средний класс,постоянно обвиняемый в вульгарном торгашеском духе, аккуратно смешал старуюфилософию с новыми интеллектуальными модами и создал систему морали и поведения,которая смогла удовлетворить его социальные амбиции.

       Поскольку между Европойи Америкой существовало устойчивое культурное взаимодействие, вполнеестественно, что новые общественные отношения приняли везде сходные формы, и,возможно, в один прекрасный день кому-нибудь удастся объяснить, почему эти формыполучились именно такими: почему элегантный классицизм XVIII века,уравновешенный легкомысленными причудами европейских толкователей Конфуция иготических романов, привел в XIX веке к чопорной помпезности, слегкаоживлявшейся страстным мелодраматизмом романтиков, которые обожали всяческуюэкзотику (и особенно все, что относилось к средневековью). "Серьезная" готика,отличавшаяся от искусственного готического стиля, принятого несколькимидесятилетиями раньше, наиболее очевидно проявлялась в литературе и архитектуре(причем в последней витиеватость и богатство характеризовали все структурные идекоративные элементы) но имела также и более далеко идущие последствия. Когдаджентльмены викторианской эпохи, в сюртуках и с огромными бакенбардами,охваченные ностальгией по средневековью, стали культивировать ту высокопарную ичрезмерную учтивость по отношению к дамам, которая, по их искреннему убеждению,являлась отражением рыцарских идеалов, они попутно (без всяких дурных намерений)низвели этих дам до положения зрителей на турнире жизни. То, что было сказаноГарриет Мартино об американцах 1830-х гг., с успехом можно отнести и кевропейцам: они подарили женщинам снисходительность, как замену справедливости.И женщины, к сожалению, поощряли мужчин: им нравилось, что им поклоняются и вовсем уступают, что о них заботятся; им льстило, что их считают нежными, ранимымии слабыми - чистыми ангелами, к которым мужчина обращается ради отдохновения отгрубого, жестокого делового мира.

       Эта была игра для двоих, и жены быливынуждены отвечать на заботу о них, относясь к мужу как к чему-то среднему междуГосподом Богом и сэром Галахадом. Как говорит миссис Сара Эллис в книге,вышедшей в 1842 году, адресованной женщинам Англии, важно было признавать"превосходство вашего мужа просто как человека.. В характере благородного,просвещенного и подлинно доброго мужчины есть сила и утонченность, так похожаяна то, что мы считаем природой и свойствами ангелов, что... нет никаких слов,чтобы описать степень восхищения и уважения, которую должно вызывать созерцаниеподобного характера... Быть допущенной к его сердцу - разделять его заботы ибыть избранной подругой в его радостях и бедах! - трудно сказать, смирение илиблагодарность должны преобладать в чувствах женщины, которая отмечена такимблагословением". Но за роскошной прозой миссис Эллис скрываются острые шипы,которые не порадовали бы ее предшественников - автора Книги Притч, Исхомаха,даму Пэн Чао, святого Иеронима и всех прочих. Ведь давая понять, чтопревосходство мужчины входит в естественный порядок вещей, она добавляет, чтодела обстоят именно так даже вопреки тому факту, что жена может иметь "болеевысокие таланты и познания", чем ее муж.

       Времена, несомненно, менялись, но прежде, чем подняться посоциальной лестнице, женщине пришлось спуститься на несколько ступеней.Социальные тенденции привели к тому, что жизнь стала подражать искусству в ещебольшей степени, чем раньше.

       До индустриальной революции история Европыхарактеризовалась контрастом аристократии, с одной стороны, и всех остальных - сдругой. Но теперь в структурах власти аристократия стала вытесняться среднимиклассами. Однако экономические успехи ничего не значили без успехов социальных,и неотъемлемой чертой XIX века стала маниакальная борьба за продвижение поступеням знатности. В Америке эта борьба была скорее горизонтальной, чемвертикальной: все были равны, но каждый стремился получить больше равенства, чемвсе остальные.

       Одним из показателей успеха было то, что домашняя хозяйкадолжна иметь слуг, которые бы все делали за нее, торжество среднего класса можнонаглядно проиллюстрировать цифрами статистики занятости населения. Из 16миллионов мужчин и женщин, населявших Англию и Уэльс, согласно переписи 1841 г.,домашней прислуги было всего около миллиона. Десять лет спустя из трех миллионовженщин и девушек от десятилетнего возраста и старше, зарабатывавших себе нажизнь, 751.641 (т.е. одна из четырех) работали служанками. К 1871 г. их числоувеличилось до 1.204.477. На протяжении всего XIX века и до 1914 г. работадомашней прислуги была самой распространенной среди англичанок и вторая почастоте в целом.

       Жена представителя среднего класса, освобожденная от хлопотпо хозяйству, должна была чем-то заполнять свое время. И она сама и ее муж былиубеждены (так же как и книги по этикету, буквально наводнявшие рынок в ХIХстолетии), что она живет как благородная леди, - но они заблуждались. Еслиоставить в стороне родословную, то между женщиной среднего класса иаристократкой оставалось все же одно существенное различие. Леди Такая-то играфиня Этакая тратили свое свободное время с пользой, пусть даже легкомысленно:они наслаждались разнообразием жизни в основном благодаря тому, что их муж илилюбовник свободно могли сопровождать их, куда бы они ни пожелали отправиться. Амужчины среднего класса были привязаны к своей работе, и их жены и дочери былипредоставлены самим себе. Некоторые заполняли время полезной работой, нобольшинство женщин просто ходили целый день по магазинам или в гости к соседкампосплетничать, а то и просто бездельничали или упражнялись в хорошихманерах.

       В книге "Женщины Америки" миссис Э.Дж. Грэйвс в 1842 г. говорила оженщинах, которые "в своем честолюбивом стремлении походить на благородных ледииспользуют свои прекрасные ручки только для того, чтобы играть кольцами,прикасаться к клавишам пианино или струнам гитары"; и в том же году миссис Эллисв книге "Женщины Англии" жаловалась, что "множество томных, вялых ибездеятельных молодых леди, покоящихся сейчас на своих диванах, ворча и жалуясьв ответ на любой призыв приложить к чему-либо усилия, лично мне представляютсявесьма плачевным зрелищем". Но там, где мода и этикет - "стена, которую обществосамо воздвигло вокруг себя, щит против вторжения дерзости, неприличия ивульгарности", - сговорились сделать женщину праздной, праздность сама развиласьв особое заболевание, которое подрывало как физическое, так и душевное здоровье:едва ли все викторианские дамы, предававшиеся живописному увяданию, поступалитак только для того, чтобы казаться интересными.

       Мужья этих изнеженныхсозданий еще больше усугубляли ситуацию, стараясь оберегать их от любоговторжения грубой действительности. Даже в Америке, как в 1828 г. говорил ДжеймсФенимор Купер, благовоспитанная жена была "заключена в священные границы своегособственного узкого мирка... охраняемая от разрушительных прикосновений мира иизлишнего общения с ним". Двенадцать лет спустя лондонский суд постановил, чтомужа можно оправдать, даже если он похитил бежавшую жену (чья нравственность поумолчанию считалась безупречной) и держал ее под замком, поскольку "счастье ичесть обеих сторон в том, чтобы поместить жену под охрану мужа и поручить ему...защищать ее от опасностей неограниченного общения с миром, обеспечив совместноепроживание и местонахождение".

       К несчастью, в тот мир, от которого следовалозащищать женщину, включался и мир медицины. Она могла проконсультироваться сврачом (в присутствии компаньонки) и даже показать на манекене, где оначувствует боли, но гинекологическое обследование производилось только в самомкрайнем случае. Дальнейшие уступки женской скромности, вероятно, довели бысовременного врача до потери диплома: стандартная процедура производилась подпростыней в затемненной комнате. И все же многие врачи поощряли подобнуюзастенчивость. В "Книге набожной леди", вышедшей в 1852 г., цитировались словаодного профессора из Филадельфии, который утверждал, что гордится тем, что вАмерике "женщина предпочитает подвергнуться крайней опасности и вытерпетьужасную боль, лишь бы не отказаться от тех крупиц деликатности, которые непозволяют до конца выяснить причину их заболеваний". Он считал этосвидетельством "высокой нравственности". Подобное отношение к проблеме не толькомешало врачам исполнять свою работу как следует, но не позволяло и женщинамузнать что-либо о своей анатомии и физиологии. Менструации, к примеру,упоминались редко и считались как врачами, так и женщинами, признакомнетрудоспособности; в 1878 г. "Британский медицинский журнал" приводитшестимесячную корреспонденцию по вопросу о том, может ли менструирующая женщинасвоим прикосновением испортить ветчину. Викторианцы были также убеждены, что"полная сила сексуального желания редко бывает известна добропорядочнойженщине", и врачи (в отличие от авторов порнографических произведений, знакомых,как можно предположить, только с "недобропорядочными" женщинами), какпредставляется, были весьма плохо информированы относительно женского оргазма ифункций клитора.

       Рыцарство, благородство, деликатность и невежество,смешавшись между собой, буквально пригвоздили женщину к дому и семье, и дажеоткрытие роли женщины в процессе размножения не сразу повлияло на эту ситуацию.Несмотря на признание равенства, оно было лишь биологическим, прилагавшимсятолько к матери, а не к женщине вообще. И акцент на материнстве, со всемконтекстом домашней жизни, усилился еще больше вследствие широкой популярности вXIX в. академических споров по вопросу "закона матери".

       "Закон матери" не былабсолютно новой идеей, но в 1861 г. он был выдвинут для обсуждения швейцарскимюристом и историком Иоганном Якобом Бахофеном и изложен таким философско-научнымязыком, против которого викторианцы просто не смогли устоять. Бахофен отрицал"естественное" превосходство мужчины над женщиной, и заявлял, приводя огромноемножество исторических и антропологических подробностей, что, когда человечествобыло еще близко к природе и материнство являлось единственным признанным видомродительских отношений, миром правила женщина, но, когда победил дух, мужчинавзял над женщиной верх. Идеи Бахофена встретили мощную поддержку; особо следуетупомянуть американского этнолога Льюиса Н. Моргана, который сочетал теорииБахофена со своими собственными наблюдениями за жизнью ирокезов и создал новуюреконструкцию развития сексуальной и семейной жизни в доисторический период. Наранних стадиях, по его мнению, преобладал промискуитет; затем, во времена общин,основанных на охоте и собирательстве, возникли коллективные браки. Поскольку нив той ни в другой ситуации отца ребенка установить было невозможно, определяющимявлялось отношение материнства, поэтому влияние матери было самым главным.Только после развития земледелия, которое позволило маленькой семье статьсамодостаточной и владеть частной собственностью, моногамия стала законом иженщина подчинилась мужчине.

       Прогрессивные круги приветствовали эти теории сбольшим энтузиазмом. Прямая связь между частной собственностью и подчиненнойролью женщины была особенно привлекательной, и "закон матери" вошел в катехизиссоциалистов и первых феминисток, став общим местом в любой дискуссии о ролиженщины в обществе. Но это ничего не принесло женщине, несмотря на то что "мать"поднялась почти до положения богини.

       Несмотря на все это идея о том, чтоместо женщины - в доме, не была изобретением викторианцев. Просто случилось так,что они первыми почувствовали необходимость выразить ее в словах, посколькуженщина XIX в. стояла на грани (правда, только на грани) настоящейсамостоятельности, которой невозможно было бы достичь без экономическойсамодостаточности, реальной или потенциальной.

       Борьба за финансовуюнезависимость была выиграна не раньше XX века. Во-первых, высшие классы этапроблема не волновала, поскольку брачные и разводные договоры и годовоесодержание там тщательно оговаривались и даже совсем сбившейся с пути истинногожене едва ли пришлось бы голодать. Но доктрина "места женщины" серьезно мешаладаже незамужним женщинам средних классов, которые могли бы найти работу внедома, если бы упомянутая доктрина не убеждала работодателей в том, чтопредоставлять работу благовоспитанной, образованной женщине убыточно. В 1861 г.из 2.700.000 женщин и девушек старше 15 лет, которые "работали на прибыльнойработе" в Англии и Уэльсе (26 процентов от общей численности женщин), конторскихслужащих было ровно 279.

       Трудящиеся бедняки вплоть до XX в. не заботились о"месте женщины" просто потому, что не могли позволить себе это. В их случаепрепятствием являлся индустриальный капитализм. Индустриальная революцияразрушила давние прочные устои крестьянской семьи - систему, в которой женщинакуда яснее осознавала свою собственную ценность, чем на любом другом социальномуровне: ведь она играла существенную роль в трудовой жизни своей семьи. Женщинынизших классов редко обладали самостоятельностью, зато они в достаточно большойстепени были свободны. Но развитие промышленности изменило эту ситуацию.Трудящаяся женщина, подобно своему мужу и детям, превратилась в наемную рабочуюсилу, причем низкооплачиваемую: она получала иногда меньше, а иногда - чутьбольше половины того заработка, какой выручал мужчина за ту же самую работу. Всередине XIX в. средний американец, работавший в текстильной промышленности,получал в неделю 1,67 доллара, а женщина - 1,05 доллара. В Англиимужчина-прядильщик зарабатывал в неделю от 14 до 22 шиллингов (иногда и больше),а женщина, работавшая на ткацком станке, - всего 5-10 шиллингов. Во Францииработник типографии мог получать два франка в день, а женщина - толькоодин.

       Система дешевого наемного труда не позволяла женщине прожить насобственный заработок, в то же время давая ей несправедливое преимущество надмужчиной в поисках работы. Несомненно, в этом была грубая историческая правда,но принцип оплаты, основанный на личности работника, а не на его труде, сыгралзлую шутку с теорией "солидарности рабочего класса". Соперничество мужчины сженщиной в этом смысле только сейчас начало постепенно сходить на нет. Однакоподлинное равенство не будет достигнуто до тех пор, пока мужчина не прекратитпроводить границу между своей женой ("которая приносит в дом хорошие деньги") иженщиной, с которой ему приходится бороться за рабочее место.

       Вовсе не удивительно, что кроткая и покорная викторианскаяжена считалась асексуальной. Ее тираническое воспитание, утонченность и"духовность", которые ей навязывали, ее невежество в вопросах физиологиинеизбежно приводили к такому эффекту. Даже если женщина не сопротивляласьполовым сношениям физически, она нуждалась в очень деликатном обращении, чтобыиспытать от них удовольствие. С такой задачей могли справиться далеко не всевикторианские мужья. У них были свои проблемы, свои личные склонности, азаниматься любовью с "домашним ангелом", зная, что она тщательно скрывает своеотвращение к этому, едва ли могло быть для них настоящей радостью.

       Однако тутна помощь пришел блаженный Августин (в нечестивом союзе со светилами медицинскойнауки). Отцы церкви считали, что секс, даже в браке, был позволителен только сцелью зачатия ребенка, и, хотя это мнение сформировало представления католиков осексе (и следовательно, о множестве других аспектов повседневной жизни), еговлияние было ограничено - во многом благодаря средствам массовой информации иприродным инстинктам. Любопытным результатом стало то, что протестанты XIX века,старательно работавшие над улучшением теологической литературы, начали уделятьАвгустину куда больше внимания, чем их предшественники-католики. Мало ктозаходил так далеко, как американка Элис Стокхэм, заявившая в 1894 г., что любоймуж, который требует полового сношения с женой без намерения зачать ребенка,превращает ее в проститутку. Однако, по общему мнению, мужу не следовалонавязывать жене свои животные желания, кроме тех случаев, когда это абсолютнонеобходимо: лучше всего - раз в месяц, если ситуация совсем отчаянная - то раз внеделю, а в периоды менструаций и беременности - вообще никогда.

       Не следует,однако, думать, что викторианскими женщинами пренебрегали. В 1871 г. ванглийской семье среднего класса было в среднем шестеро детей, а в 177 семьях изтысячи было по десять детей и больше. Однако запрет на сношения в периодыбеременности и менструаций принуждал мужа и жену к воздержанию примерно втечение шести из первых двенадцати лет супружеской жизни, что, какпредставляется, не доставляло неприятностей женщинам, но ставило их мужей вочень тяжелое положение.

       К счастью или к несчастью, склонность к осуждениюбыла более характерна для женщин, чем для мужчин. Независимо от степени давленияв семье, социальные условия не препятствовали мужьям вести активную сексуальнуюжизнь. Многие мужчины даже чувствовали, что действуют на благо своих жен,удовлетворяя свои половые инстинкты на стороне. Что касается проституток, то дляих деятельности существовало даже религиозное оправдание. Блаженный Августин,размышляя на тему секса в саду Эдема, пришел к выводу, что до тех пор, пока непроизошел непристойный эпизод с Евой, змеем и яблоком, половое сношение должнобыло быть холодным, расчетливым и свободным от "неконтролируемого возбуждения";похоть и страсть возникли только после совершения первородного греха. ДоктораXIX столетия довели эту идею до логического завершения. Они объявили, чтополовые сношения, если они совершаются не слишком часто, спокойно и без всякихбурных эмоций, представляют собой вполне допустимый риск. Иными словами, секс спроституткой, при котором не возникали ни любовь, ни страсть, "обычно считалсявызывающим меньшие психические расстройства", чем секс с женой.

       Проституцияпроцветала как никогда. К несчастью, статистика недостоверна: было слишком многолюдей, которым требовалось преодолеть слишком много моральных и политическихпреград. Полицейская статистика была склонна к преуменьшениям. В Париже 1860-хгг., по оценкам полиции, было 30.000 проституток, что в контексте социальныхусловий, при которых только за один 1868 год было арестовано более 35.000 нищихи бродяг, выглядит неестественно низкой цифрой. Неофициальные источникиоценивали количество проституток числом около 120.000.

       Лондонская статистикаеще менее определенна. В 1839 г. начальник муниципальной полиции заявлял, что вЛондоне всего 7000 проституток, а Майкл Райэн в докладе Общества борьбы спороком называл число около 80.000. Оценка Райэна может быть не таким уж сильнымпреувеличением, как считают некоторые историки. Муниципальный район был лишьчастью Большого Лондона, население которого в 1841 г. достигало двух миллионов,а множество проституток жили в предместьях; полиция не в состоянии была провеститщательные расследования и основывалась на наблюдениях патрульных полицейских; апоскольку профессиональная проститутка не имела причин попадаться на глазаполиции, а непрофессиональная вообще старалась не привлекать к себе внимания(кроме внимания клиентов), то оценки полицейских не заслуживают большогодоверия. Поскольку из каждой тысячи человек в среднем 350 являются мужчинами ввозрасте от 15 до 60 лет и поскольку на двенадцать мужчин в крупном городе XIXв. в среднем приходилась одна проститутка, то вполне возможно, что в БольшомЛондоне в 1840-х гг. было около 50.000 проституток.

       Сексуальной столицейЕвропы являлась Вена, где в 1820-х гг. было 20.000 проституток на 400.000человек населения, т.е. одна проститутка на семь человек. Многие из этих девушекобслуживали исключительно туристов; то же (с небольшими отличиями) можно сказатьо Нью-Йорке, городе иммигрантов и приезжих. В 1830-х гг. в Нью-Йорке, каксчиталось, было 20.000 проституток, и социальный реформатор Роберт Дэйл Оуэнподсчитал, что если каждая проститутка имела в день трех клиентов (припятидневной рабочей неделе и отпусках на период менструаций), то половинавзрослого мужского населения города должна была посещать проституток трижды внеделю. Подобная картина оживленного эротизма представляется чересчуроптимистичной, поскольку высокая подвижность нью-йоркского населения побуждаланепрофессиональных проституток-любительниц, нуждавшихся в деньгах, находить какможно больше клиентов за несколько дней или неделю, а остаток года отдыхать. ВСан-Франциско во времена "золотой лихорадки" дела обстояли по-другому: населениеэтого города возросло от тысячи человек в начале 1848 г. до 25.000 человек в1852 г., среди которых было 3000 проституток, приезжавших сюда работать изНью-Йорка, Нового Орлеана, Франции, Англии, Испании, Чили и Китая, - и лишьгорстка добропорядочных женщин. Для любительниц конкуренция была чересчуржестокая.

       В Цинциннати в 1869 г. было 7000 проституток на 200.000 человекнаселения, а в Филадельфии - 12.000 на 700.000 человек. Филадельфийскаястатистика, по сути дела, даже страдала из-за близости Атлантик-Сити. Какзадумчиво отметил один английский журналист в 1867 г.: "Париж в своих порокахможет быть более утонченным, Лондон - более вульгарным; но по степениразвращенности, по безудержному разгулу греха, по буйству грубостиАтлантик-Сити, как мне говорили, не имеет себе соперников на земле".