Споры вокруг московских памятников истории и архитектуры день ото дня приобретают все большую остроту. Столичные власти говорят об успехах в их реставрации, искусствоведы утверждают, что под видом реставрации памятники просто уничтожают, СМИ впадают в крайности и ожесточенно отстаивают одну из позиций. У каждой из сторон — своя правда, и, чтобы приблизиться к пониманию истинного положения вещей, надо тщательно взвесить все «за» и «против».

Мы решили узнать точки зрения разных участников конфликта, оказавшихся «по разные стороны баррикад». В № 19 (175) было опубликовано мнение заместителя начальника Главного архитектурно-планировочного управления Евгения Любимова («Я работаю в «несносной» комиссии»), в № 28 (184) — интервью с координатором деятельности Мосгордумы по охране исторического наследия Михаилом Москвиным-Тархановым («Не все старые здания в Москве стоит охранять»). Сегодня мы предлагаем вам беседу с вице-президентом Академии художественной критики, известным борцом за сохранение московских памятников Алексеем Клименко.
Наша беседа началась с экскурсии по улицам Москвы. Тверской бульвар, площадь Никитских ворот, Леонтьевский переулок. Осмотр памятников архитектуры, знакомство с их историей и... летопись их разрушения. Вот завешенные строительной сеткой развалины старинной усадьбы на Тверском бульваре. Ее владельцем был Иван Николаевич Римский-Корсаков — знаменитый фаворит Екатерины II. Для него после войны 1812 года перестраивал владения сам Осип Бове. С этими зданиями связано немало исторических событий. Достаточно сказать, что в гостях у Римского-Корсакова, умершего в 1831 году, бывал Александр Сергеевич Пушкин. Но этого оказалось недостаточно, чтобы спасти усадьбу от уничтожения. 26 июня 2001 года дом по Тверскому бульвару, 26, памятник федерального значения, был передан для реставрации, создания культурного центра русской старины и расширения ресторана «Пушкин». В 2002 году была снесена часть строений усадьбы — ампирные здания, скрывавшие столь ценные для изучения палаты петровского времени. В 2003 году снесли и все остальное. Сейчас от этого памятника остался только фасад.
Следующая остановка — церковь Большого Вознесения у Никитских ворот, памятник позднего ампира. Он знаменит тем, что здесь венчались Александр Пушкин и Наталья Гончарова. В XIX–XX веках храм был приходом московской интеллигенции. Здесь отпевали М. Щепкина, М. Ермолову, великого архидиакона К. Розова. В 1917 году, после октябрьских боев, в церкви Большого Вознесения прошла панихида по погибшим на баррикадах. В 1931 году храм был закрыт, колокольня разрушена. Здание церкви сначала использовали как склад, потом его передали Академии наук — в 1950-х годах его занимала высоковольтная лаборатория Института им. Кржижановского АН СССР. В 1990 году отреставрированный храм возвратили верующим. Во время ремонта храма в 2001–2002 годах было принято решение воссоздать колокольню. Ее строительство было закончено в 2004 году. Однако финал этой истории не так оптимистичен, как кажется на первый взгляд.
По словам А. Клименко, подлинная колокольня XVII века располагалась гораздо дальше от храма и выглядела совсем иначе. А сейчас построили то, чего никогда не было, в нарушение всех реставрационных правил — получилась грубая подделка, «фальшивка». «Их очень много, Москва, к сожалению, заполнена муляжами, мертвечиной, — говорит А. Клименко. — Для меня ходить по историческому городу — сплошная мука. Не зря я назвал серию своих текстов о Москве «Горькие прогулки».
Следующая остановка на нашем пути — дом № 2 по Леонтьевскому переулку. Он является частью усадьбы, которой владел обер-гофмаршал Григорий Никитич Орлов, «камергер и кавалер». Дома усадьбы пережили пожар Москвы 1812 года, после наполеоновского нашествия их выкупил генерал-майор П. Поздняков и создал здесь знаменитый на всю Москву театр. В 1822 году дома № 26 по Большой Никитской и № 2 по Леонтьевскому переулку купил и вновь перестроил князь Николай Борисович Юсупов. Это тоже пушкинский адрес — поэт навещал князя в его доме.
И вот теперь объект исторического наследия может быть «урезан» ровно наполовину. Дело в том, что главный дом усадьбы (Большая Никитская, 26) признан памятником, а дом № 2, который начинает Леонтьевский переулок и определяет его «характер», по мнению чиновников, памятником не является. Его признали аварийным и приговорили к сносу. Причем, по мнению А. Клименко, совершенно необоснованно: «Не так давно по этому дому было сделано заключение МосжилНИИпроекта о том, что он находится в идеальном состоянии, а через несколько месяцев появляется заключение той же организации, в котором здание признается аварийным. Это один из примеров сегодняшнего положения дел в городе. Место дорогое, здесь хотят построить что-то выгодное».
— Так получилось, что охрана памятников стала главным делом в моей жизни. Мое призвание — спасать. Когда-то мне помог это понять Петр Дмитриевич Барановский — замечательный архитектор-реставратор. Много лет назад я писал диссертацию по истории Китай-города, Никольской улицы. Я попросил Петра Дмитриевича показать мне чертежи, обмеры Казанского собора, который он реставрировал (собор взорвали через три года после реставрации). Барановский отказал, мотивировав это тем, что у меня есть редкий дар спасать, добиваться своего: «Пусть диссертации защищают те, у кого нет этой способности, а вы — спасайте». Передо мной встал выбор — спасать историческую усадьбу купцов Усачевых на Верхней Радищевской, 13, или защищать диссертацию. Я выбрал первое, потратил время на спасение усадьбы (и это удалось сделать!), а диссертацию так и забросил. Некогда было. Надо выбирать, что важнее.
— И каковы результаты вашего столь самоотверженного труда? Что вам удалось отстоять?
— Когда-то я утешал себя тем, что на моем надгробном камне будет около 40 адресов зданий, которые удалось спасти с моим участием. Хотя процент побед мизерен в сравнении с неудачами...
Самое заметное (и одно из первых) моих дел — это Красные и Белые палаты на стрелке Пречистенки и Остоженки. Весной 1972 года там было, как на передовой, у зданий круглосуточно дежурили студенты, а в соседних дворах стояла техника для сноса. Но уникальные палаты XVII века удалось сохранить.
Потом понадобилось потратить четыре года жизни, чтобы отстоять дом, связанный с именем знаменитого московского аптекаря Владимира Карловича Феррейна — одного из основателей Московского зоопарка. Этот дом находится на Конюшковской улице, 31, рядом с зоопарком. Этот замечательный дом, который сейчас отреставрирован и успешно используется, подлежал сносу под предлогом расширения дороги. В течение четырех лет пришлось ходить и писать в ВООПИиК и другие организации. Удалось объявить это здание памятником истории науки и техники, организовать массу выступлений в разных изданиях с разъяснениями, как важно его сохранить. В результате меня стали воспринимать кем-то вроде «городского сумасшедшего». Но не могу я смириться с тем, чтобы уникальный памятник в результате решения невежественного чиновника был уничтожен!
Когда-то в деле защиты старой Москвы очень активны были художники, а я входил в комиссии всех трех Союзов художников (московского, российского и общесоюзного) по сохранению ценностей и наследия. Тогда был создан институт так называемых «несносных комиссий», они были в каждом районе Москвы. В составе одной из таких комиссий спасли главный дом усадьбы князей Трубецких на улице Усачева, 1. Дом, переживший пожар 1812 года, пушкинский адрес, подписали к сносу, но удалось убедить чиновников, что этого делать не надо. Потом этот дом с потрясающими интерьерами неоднократно поджигали, грабили, я бегал в милицию, просил поставить пост, но там не хотели заниматься всяким «хламом». Два года назад дом был сожжен, и на его месте вырос очередной железобетонный муляж. То, что удалось отстоять в советские времена, оказалось невозможно сохранить сейчас...
— Выходит, теперешнее положение дел даже хуже, чем при советской власти, когда масштабы разрушения старой Москвы были гигантскими?
— В советские времена, как ни странно, ситуация с сохранением памятников была лучше. Потому что тогда существовала инстанция, куда можно было жаловаться, — отдел культуры ЦК КПСС. Во главе его стоял Василий Шауро. И направленные ему письма не оставались без ответа!
Конечно же я не собираюсь отрицать, что советская власть антигуманна и антикультурна. И параллели с фашизмом, которые когда-то воспринимались как оскорбление, на самом деле очевидны. Страшно то, что мы до сих пор не смогли уйти от того жуткого «наследия». Ведь основа нашей сегодняшней так прославляемой стабильности в том, что большинство чиновников — «оттуда», из той системы.
Взять хотя бы Юрия Лужкова — он прямой наследник советской власти, такой же самодур, как, скажем, Хрущев. Бывать на общественных советах, где Лужков позволяет себе устраивать «мастер-классы», в частности, по архитектуре, которой он никогда не учился, — отвратительно. Чувствуешь себя неловко в атмосфере раболепства и подобострастия, царящей там.
Сейчас наше общество построено на системе ширм, на бутафории. Так называемые общественные советы при мэре, при префекте ЦАО — театр для СМИ. Когда Лужков вдруг дает слово мне или Алексею Комечу (директор Института искусствознания. — Прим. ред.) и мы что-то говорим о творящихся безобразиях, мэр устраивает «показательную порку» тому или иному чиновнику. Газеты пишут, что Лужков устроил своим подчиненным разнос, но мы-то знаем, что это все цирк. Все они — одна команда, работающая только в своих интересах.
Показателен, по-моему, и тот факт, что Владимир Ресин сейчас возглавляет комиссию по сносу зданий. Он, горный инженер по профессии, — главное заинтересованное лицо в наращивании масштабов строительства, — решает, что сносить, а что — нет. Как говорится, комментарии излишни...
— Из сказанного вами можно сделать вывод, что все общественные советы — в общем-то бесполезная затея. Как же обстоят дела с вашим «детищем» — Экспертно-консультативным общественным советом (ЭКОС) при главном архитекторе Москвы?
— Я очень дорожу деятельностью ЭКОСа: ведь я был инициатором его создания, совет дает мне возможность быть рядом, «держать руку на пульсе», знать, что происходит в городе. По указу мэра согласование с ЭКОСом обязательно для любых строительных работ на исторической территории. Поэтому ЭКОС — слабая, но все же возможность видеть, понимать ситуацию и хоть как-то на нее влиять.
Правда, согласование с советом обязательно только для застройщиков, а для главного архитектора и тех, кто принимает решения, оно не нужно. Многие из проектировщиков нас просто ненавидят. Любой стройке предшествует постановление правительства Москвы, в котором сразу указывается количество квадратных метров, которые должны быть возведены. Это нонсенс! Если чиновник закладывает в план, к примеру, 10 тыс. кв. м, а их нельзя построить в указанном месте, мы не можем с этим согласиться. Но для застройщика, для архитектора постановление правительства — закон. Мы, следовательно, враги, и нашими требованиями пренебрегают на каждом шагу.
Кроме того, немало проблем и в самом совете. Есть понятие «микроб коррупции», который пронизывает все, в том числе — общественные организации. За каждой трагедией разрушения памятника, на каждом документе, среди других — и «пальчики» ЭКОСа, подписи членов совета. У многих из них есть свои коммерческие фирмы, стоит их немного «прижать» — и «нужное» решение будет принято.
— Возникает вполне логичный вопрос: от ЭКОСа сейчас больше вреда или пользы?
— Польза есть. Мы являемся специалистами и можем дать ценные рекомендации, к которым власти иногда все же прислушиваются. Чтобы избежать негативных явлений, я предлагаю создавать общественные экспертные советы на уровне муниципалитетов. Там меньше территория, там все на виду — больше прозрачности и понимания того, что происходит.
Я уверен, что за чиновниками надо присматривать. Граждане имеют на это право. Они должны иметь возможность участвовать в судьбе места, где они живут, — своего дома, двора, района. Я давно говорю о необходимости создания попечительских или опекунских советов жителей, которые будут курировать территорию, где они живут. Уполномоченные от таких советов — бывшие инженеры, например, могли бы принимать участие в общегородских советах, на которых решается судьба территории.
— Что мешает созданию таких местных советов?
— В этом не заинтересован никто из чиновников. Советы могли бы создаваться при муниципалитетах, но муниципалитеты — это часть исполнительной власти, которая совсем не хочет, чтобы ее кто-то контролировал. Ведь даже в органы местного самоуправления входят люди, зависимые от власти, — директора школ, главврачи больниц и т. п.
Интеллигенция, люди неравнодушные есть повсюду. Надо сделать так, чтобы они были востребованы. Нужна форма самоорганизации, инициатива «снизу», но это удар по власти. Поэтому единственная надежда — это СМИ. Надо доносить до людей информацию, призывать их к инициативе.
Сейчас я занят созданием фонда независимой экспертизы. Суть этой затеи в том, чтобы все заключения — о состоянии зданий, геологической среды, охранного статуса домов и т. п. — делали эксперты, независимые от властей не только административно, но и экономически. Компетентных специалистов, к счастью, много, и не только в Москве. Важно, чтобы и жители, и инвесторы имели документы, составленные независимыми профессионалами.
— Вернемся непосредственно к вопросу о памятниках. Часто чиновники от архитектуры мотивируют замену подлинников «новоделами» тем, что многие здания в Москве построены плохо и их просто невозможно сохранить в первозданном виде.
— В этом много лукавства и откровенного вранья. После того как сожгли Манеж, я туда поехал и был счастлив увидеть, что совершенно уничтожить памятник не удалось. Сгорели только фермы. Стены толстые, прекрасного качества, они абсолютно сохранны, нет ни одной трещины.
— Но это единичный случай...
— Приведу еще один пример. В Гостином дворе в самом начале реставрации упали две внутренние секции. Случилось это потому, что контроль за производством работ был некачественным. В результате там прорыли канаву длиной 18 м вместо двух, прямо под исторической стеной. Естественно, стена не выдержала и рухнула. У нас явно недостаточный контроль за технологией строительства, реставрации, и большая часть проблем связана именно с халтурным отношением к культуре работ.
Все остальное — просто разговоры. Если дом находится в очень плохом состоянии — пригласите специалистов, есть прекрасные инженеры-реставраторы, которые спасали, казалось бы, самые безнадежные строения. Например, храм Ильи-пророка на Ильинке, напротив Гостиного двора, просто «висел», но его спасли. Любой дом, в каком бы жутком состоянии он ни находился, можно сохранить, если привлечь к делу грамотных специалистов и приложить максимум усилий.
— Любое разрушение или повреждение здания, официально признанного памятником, является нарушением закона. Не пытались ли вы бороться с этим, обращаясь в суд?
— Недавно мы (группа частных лиц) направили в Конституционный суд обращение, в котором содержался перечень того, что нарушено и разрушено. Мы получили отказ в рассмотрении дела, потому что оно не прошло через процедуру мелких, низших судов. А иметь с ними дело — во-первых, жизни жалко: на это уйдет слишком много времени. Приходишь к 9 часам, переносят на 15, потом откладывают, и так длится годами. Во-вторых, все эти суды полностью зависят от городских властей. Как можно судиться с властью? Тем более что среди нас нет юристов, и денег, чтобы юриста нанять, тоже нет.
Исторические здания продолжают разрушаться. А ведь каждый такой дом составляет образ Москвы. Драма в том, что Москва всегда была городом теплым, уютным, комфортным для жизни. Питер — холодный, там служили, там ходили «застегнутыми на все пуговицы». А здесь — жили. Сейчас теплота и «душевность» Москвы безвозвратно уходят. Оригинальные здания заменяются муляжами, которые не просто больше по размеру, а имеют кричащий, «хамский характер». Чиновники заняты своими интересами и искренне не понимают, зачем надо сохранять какую-то рухлядь, какое-то старье. Но я воюю за то, чтобы у нас сохранились гуманность, человечность — то, что свойственно нашей культуре, и то, что совсем отсутствует в определяющих сегодняшнюю жизнь творениях Церетели, Бурганова, Шилова или Глазунова.

Елена МамоноваМ2 - Квадратный метр